Строго говоря, юродство существовало только в Византии и на Руси. Однако если на этот феномен посмотреть шире, то окажется, что подобные юродивым социальные персонажи встречаются и в других культурах.
В глазах публики юродивый в лучшем случае помешанный, а в худшем — хулиган и развратник. Недаром же в древнерусском языке его именовали еще и «похабом». Лишь позже (по явленным у могилы чудесам) становилось известно что тот, кого мы поносили и над кем насмехались, был в действительности тайным святым.
Блаженные «похабы» могли задирать прохожих, навлекать на себя побои или же поражать воображение мирян подвигами экстатического аскетизма, обличением сильных мира и даже царей. Таковы, например, Симеон Эмесский, Андрей Царьградский в Византии или Василий Блаженный и Никола Псковский на Руси.
Со временем слово «юродивый» стало приобретать дополнительные значения. Например, у Достоевского в «Братьях Карамазовых» юродивыми в разных контекстах именуются несколько персонажей, и большинство из них — метафорически. Юродивой считают Лизавету Смердящую, которая была просто сумасшедшей от природы. Когда же к юродивым причисляют старца Зосиму, Алешу или Ивана Карамазовых, это слово используется как бранный эпитет. Из оставшихся персонажей двое — монахи Варсонофий и Ферапонт — «настоящие» юродивые, которые юродствуют сознательно, ориентируясь на старинные житийные образцы. В свою очередь, Федор Павлович Карамазов и капитан Снегирев тоже юродствуют сознательно, но с иными целями. Первый для развлечения, второй таким способом компенсирует внутренний комплекс неполноценности («униженности»). К ним подходит поговорка: «Уничижение паче гордости». Изначально это была христианская максима, но в XIX веке ее реинтерпретировали: самоуничижение и есть высшая форма гордости.
В строгом смысле юродство представляет собой феномен, известный лишь в Византии и на Руси. Он нехарактерен даже для других православных культур, например для болгарской или грузинской. Но если посмотреть на юродивого шире — как на человека, который из высшей правды нарушает общепринятые моральные нормы, сознательно принимает на себя маску сумасшедшего или маргинала, но пользуется при этом особым статусом и необъяснимой вседозволенностью, — то окажется, что родственников у русско-византийских «похабов» довольно много.
К богу на осле
Начнем с христианского Запада.
Такого типа святости, как юродство, здесь исторически не сложилось. Множество раз мы читаем в житиях католических святых, как их герой собирается нарушить нормы общественной морали, но потом отказывается от своего замысла, чтобы не вводить во искушение «малых сих». И все же, пусть не как общепризнанный феномен, юродство можно обнаружить и в Западной Европе.
До какой-то степени юродскими можно считать некоторые поступки Франциска Ассизского (1181–1226), который однажды, как утверждает его житие, «вошел в кафедральный собор с веревкой на шее, голый, в одной набедренной повязке и велел тащить себя на глазах у всех к тому камню, у которого обычно ставили преступников, подлежащих наказанию. Он уверял, что является человеком плотских страстей и обжорой, что его все должны презирать... Присутствующие заявляли, что смирение подобного рода должно быть предметом более восхищения, нежели подражания».
После Франциска в Центральной Италии возникает своего рода традиция юродствования. Ближе всех подошел к классическому юродству Якопоне да Тоди (1230–1306). Сперва он творил безобразия в собственном доме, заставляя родных краснеть за себя, а потом, уйдя в 1278 году в монастырь, принялся ерничать перед братией. Например, он специально держал в своей келье кусок мяса, пока тот не стал гнить, испуская чудовищное зловоние. Когда источник запаха нашли, разъяренные монахи засунули Якопоне в уборную, крича, что если он любит вонь, то его место там. Святой же испытывал счастье от претерпеваемых унижений.
Подобен да Тоди и святой Джованни Коломбини (1300– 1367) — купец, происходивший из богатой и знатной семьи города Сиена. Обратившись в сорок лет к богу, Джованни начал появляться на людях в бедной одежде с непокрытой головой, даже суровой зимой он едва прикрывал свое тело. Вместо гордого коня, на котором он, бывало, гарцевал по городу, Коломбини одолжил у друга осла и, «воссев на спину чудищу, поехал прямо на площадь... а чтобы смех глазеющей толпы был длительнее и смачнее, он множество раз проехал по площади... Он с великим удовольствием принимал насмешки и хихиканье сбежавшегося народца... издевательства и попреки многих, а особенно купцов, которым он казался пустоголовым безумцем». «Вот вы смеетесь разнузданно надо мной, — говорил Джованни людям, — но ведь и я над вами смеюсь: воистину, меня считают дураком, ибо я следую Христу. Я причисляю к несмысленным вас, ибо вы смыслите лишь в том, что принадлежит миру сему. Презрение к дольнему есть здравое безумие».
В конце XV столетия появилось еще два подобных подвижника. Первым считается слепой Бартоломео Карози по кличке Брандано (1488–1554) из Сиены. Сквернослов и замарашка, он то и дело выкрикивал несвязные пророчества.
Второй эксцентричный святой — Иоанн да Део. Он родился в Португалии в 1495 году, принял участие в нескольких войнах, путешествовал, а в 1538-м осел в Гранаде, где открыл книжную лавку. 20 января 1539 года он услышал проповедь, которая повергла его в такое раскаяние, что он «сошел с ума» — вырвал себе бороду, волосы и брови; с прыжками и выкриками учинил погром в собственном доме: «Светские книги он порвал ногтями и зубами, а благочестивые и полезные даром раздал желающим; так же он поступил и с иконами». Кроме того, Иоанн сорвал с себя одежду, приговаривая: «За Христом обнаженным и следовать надо обнаженным». С бессвязными восклицаниями он бегал по городу, преследуемый насмешками и градом камней. Иоанн закапывался в кучи мусора, опускал лицо в лужу, каялся во всех грехах, какие приходили ему на память. Короче, «он так усердно изображал безумие, что все считали его сумасшедшим».
Отчасти можно счесть юродивым и друга знаменитого Игнатия Лойолы — святого Филиппо Нери (1515–1595). Действительно, этот подвижник был знаменит множеством скандальных поступков: он пьянствовал на глазах у всех, носил одежду наизнанку, плясал перед кардиналом и заставлял своих учеников напрашиваться на поношения. По словам Гёте, «в Филиппо Нери можно видеть попытку сделаться благочестивым и даже святым, не подчиняясь единовластию папы римского».
Впрочем, все западнохристианские юродивые отличались от своих православных собратьев социальной экстравертностью: Франциск Ассизский, Джованни Коломбини и Филиппо Нери создали монашеские ордены (францисканцев, иезуатов и ораторианцев соответственно), а да Део построил больницу для умалишенных. Восточнохристианский юродивый — одиночка. Он не только не призывает других следовать своему примеру, но и прямо это запрещает. Например, Андрей Юродивый говорит юноше, который собирается ему подражать, что тому это запрещено. Тем самым юродство — своего рода аристократизм в святости. Пожалуй, юродивый — единственный святой, который никогда не может обратиться к человечеству с призывом: «Делай как я!»
Требующие поношения
Что касается Востока, то сходным образом с христианскими юродивыми вели себя исламские мистики — суфии-маламати (то есть «достойные поношения»). Когда одного из них — перса Абу Йазида Тайфура аль-Бистами (ум. 875) — спросили, какого еще совершенства можно достигнуть после тридцати лет поста и молитвы, тот посоветовал «сбрить волосы и бороду, одеться в войлок, взвалить на спину мешок орехов и пойти на базар».
Согласно трактату XI века «Кашф аль-Махджуб», «обвинения со стороны людей — это пища друзей бога, залог божьего одобрения».
То же имел в виду и знаменитый мусульманский святой VIII века Ибрахим ибн Адхам из Балха, рассказывая о своем плавании на корабле: «Мои волосы были длинны, и мой облик был таков, что все люди на судне издевались и смеялись надо мной. Среди них был один шут, который постоянно подходил и дергал меня за волосы и вырывал их... Моя радость достигла высшей точки в тот миг, когда шут помочился на меня». Суфизм был популярен и в Индии. Предания донесли до нас образы двух святых из тех мест — Лала Шахбаза и жившего в XV веке Мусы Шахи Сухага. Первый на людях вел разгульный образ жизни, никогда не молился и постоянно пьянствовал (однако легенда утверждает, что вино, касаясь его губ, превращалось в воду). Второй одевался женщиной и водил дружбу с евнухами. Но во время засухи небо услышало лишь его мольбу о ниспослании дождя.
Чем ближе к концу Средневековья, тем более изощренные формы принимало исламское юродство. Кастильский путешественник Перо Тафур, посетивший Египет в XV веке, сообщал о людях, «которые бреют головы... и выглядят как сумасшедшие. Говорят, что они делают это из святости... Некоторые носят рога, другие вымазываются в меду и перьях, с третьих свешиваются светильники... Мавры выказывают им большое почтение». А египетский судья Абд аль-Ваххаб аш-Шарани (ум. 1565) даже составил сборник биографий знаменитых юродивых. Его герои пьют вино, курят гашиш, целуют женщин и мальчиков и даже богохульствуют.
Просветленные безумцы
Персонажей, родственных юродивым, мы обнаруживаем и в Центральной Азии.
Так, в тибетском тантризме встречаются святые, которые симулируют безумие и ведут себя разнузданно во имя осмеяния поверхностной набожности. Но больше всего напоминают юродивых адепты индийской секты пашупата. Ее расцвет пришелся на XII столетие, когда она распространила свое влияние на Белуджистан и Афганистан. Никаких генетических связей или кросскультурных взаимодействий с европейскими юродивыми здесь, конечно, нет, но общее типологическое сходство бросается в глаза.
«Мудрец должен искать бесчестья, — говорится в одном из трактатов пашупата, — надо навлекать его на себя. Пусть о нем говорят: «Он изгой, он безумец, он лунатик, он дурак». Пусть он имеет вид безумца, будет похож на нищего, пусть его тело будет покрыто калом, пусть у него будут не остриженные борода, ногти и волосы, пусть он не заботится о теле... Хорошо войти в деревню и притвориться спящим и храпеть... Люди будут смеяться над праведником... и вся хорошая карма, которая у них есть, перейдет к нему, а вся плохая карма от него — к ним... Еще он должен встать возле группы женщин и начать проявлять внимание к какой-нибудь молодой и красивой; он должен смотреть на нее и вести себя так, будто желает ее... Когда она взглянет на него, он должен изображать все признаки влюбленности... Тогда все — женщины, мужчины, евнухи — скажут: «Это не чистый человек. Это развратник»... Надо вести себя нелепо, болтать бессмыслицу, повторяться, говорить невнятно». Право, если бы какой-нибудь русский юродивый вздумал написать рекомендации для желающих последовать его примеру, он не смог бы сделать это нагляднее!
И тем не менее между православными и восточными юродивыми есть существенное различие: в своем глумлении над миром восточный аскет вправе зайти сколь угодно далеко — вплоть до половых сношений, ведь действительность для него не более, чем иллюзия. Православный «похаб» похабен лишь понарошку: понятие греха для него не пустой звук, а мир — объективная реальность.
Схожие с юродивыми социальные персонажи можно обнаружить и в периферийных культурах Старого Света. Типологически юродивого возможно сравнить с шаманами финских и сибирских народов. Эва Томпсон даже попыталась вывести русское юродство непосредственно из шаманизма. Но это, конечно, ошибка: в шамане нет амбивалентности юродивого, он никем никогда не прикидывается, если он «перестает быть собой» — это воспринимается как действие внешних мистических сил.
Чем прославился Василий Блаженный? Как гласит его житие, он разгуливал голый, буянил на рынках, задирал прохожих, кидался камнями в дома набожных людей, иногда даже насылал смерть. Но все то, что другому человеку вменилось бы в грех, в отношении юродивого как бы автоматически меняет знак.
